Беляев Владимир Павлович - Старая Крепость 3
ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ БЕЛЯЕВ
ГОРОД У МОРЯ
СТАРАЯ КРЕПОСТЬ – 3
Памяти моего дорогого наставника,
писателякоммуниста,
погибшего на войне,
Евгения Петровича Петрова
посвящается эта повесть…
НА КИШИНЕВСКУЮ
Был свободный от занятий вечер, и мы вышли погулять в город. Петька Маремуха важно шагал в своем коротком кожушке, от которого пахло овчиной.
Саша Бобырь поверх старых, порванных ботинок надел блестящие калоши и плотно застегнул на все пуговицы длинное пальто желтоватого цвета, переделанное из английской шинели, а я напялил уже немного тесную в плечах серую чумарку, похожую на казакин. Она была коротка в рукавах, и крючки ее сходились коекак: еще в позапрошлом году мне перешили чумарку из отцовского пальто, но я очень гордился ею, потому что в таких же чумарках ходили в нашем городе работники окружкома комсомола и многие активисты.
По случаю субботы в Старом городе было людно. Хотя не все магазины были открыты, но их ярко освещенные витрины бросали полосы света на узенькие, замощенные плитками тротуары. По этим узеньким тротуарам главной улицы нашего города – Почтовки – прохаживались гуляющие.
Какойто подвыпивший, хорошо одетый тип с перебитым носом, никого не стесняясь, открыто напевал песенку контрабандистов:
На границе дождь обмоет,
А солнце – обсушит.
Лес от пули нас укроет,
Шаги ветер заглушит…
Спи, солдат, курка не трогай,
Мы шуметь не будем.
Мы идем своей дорогой,
Тихие мы люди.
Мы идем по краю смерти,
По узкой тропинке.
Чтобы барышни носили
Чулкипаутинки.
Эх ты, жизнь моя хмельная!
А судьба – насмешка.
Нынче жив, а там не знаю,
Орел или решка?..
Можно было, конечно, и нам присоединиться к этому шумному потоку, но не хотелось. Кроме молодежи с Карвасар, Выдровки и других предместий города, тут сейчас, как всегда по субботним вечерам, прогуливались молодые нэпманыспекулянты.
За два года нашей учебы в фабзавуче ненависть к ним не утихла, а разгорелась еще больше. У комсомольцев и рабочей молодежи было другое место для гуляний – аллея возле комсомольского клуба.
Мы шли прямо по мостовой. Еще днем таяло, совсем повесеннему грело солнце, а к вечеру снова подморозило. Лужи затянулись льдинками, на проржавевших водосточных трубах повисли прозрачные сосульки.
– Зря ты надел калоши, Бобырь! Видишь, как сухо, – сказал я Сашке и стукнул каблуком по замерзшей лужице, с треском проламывая лед.
– Не балуй ты! – взвизгнул, отпрыгивая, Сашка. – Хорошее дело – «сухо»!
Струйка грязи брызнула Сашке на блестящую калошу. Он стоял посреди мостовой, и у него был такой удрученный вид, что мы с Маремухой не выдержали и рассмеялись.
– Чего смеешься! – еще больше рассердился Бобырь. – А еще член бюро… Пример показывает! – И, вытащив из кармана обрывок старой газеты, он принялся стирать грязь.
Сердито посапывая, Саша то и дело поглядывал вниз. Я знал, что Бобырь обидчив и часто сердится изза пустяков. Чтобы не дразнить его, я сказал тихо и миролюбиво:
– Не обижайся, Сашка, я же не нарочно. Я не думал, что там грязь.
– Да, не думал… – протянул Сашка.
Но Маремуха, прерывая нас, крикнул:
– Тише, хлопцы!.. Слышите?
Изпод высокой ратушикаланчи, что стояла посреди центральной площади, донесся звон разбитого стекла.
– На помощь! – прокричал чейто сдавленный голос.
– А ну, побежали! – скомандовал я.
Мы помчались напрямик через площадь по обмерзшим скользким булыжникам. Черная ратуша ясно выделялась на фоне вечернего голубоватого неба.
– То в пивной бьются. У Менделя! – обгоняя меня, на ходу крикнул Маремуха.
Пробежа